Реклама в
Интернет 		Все
Кулички
Гусарский Клуб Гусары в войнах
Гусарские мемуары На главную

Граф Валентин Эстергази

 Из воспоминаний (отрывки и пересказ)
«Русская старина»
Ежемесячное историческое издание основанное 1-го января 1870 г.
1906.
ОКТЯБРЬ. — НОЯБРЬ. — ДЕКАБРЬ.
ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ГОДЪ ИЗДАНIЯ.
ТОМ СТО ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Тип. М. П. С. (Т-ва И. Н. Кушнеревь и КО), Фонтанка. 117. 1906.

Эстергази В. Л. Из воспоминаний. [Отрывки и пересказ].— PC, 1906, т. 128, № 12, с. 614—651.
Пер. по изд.: Esterhäzy V. L. Memoires du Comte Valentin Esterhäzy... Paris, 1905.

Аннотация: Эстергази Валентин Ладислав, граф, венгр, служил во французской армии, в 1791 г. послан с поручением от французских эмигрантов к Екатерине II. 1760-е - 1796 г. Жизнь во Франции. Приезд в Россию по поручению графа д'Артуа. Переговоры с Екатериной II о военной помощи французской эмиграции. Приезд графа д'Артуа в Петербург. Продолжение переговоров. Характеристика Екатериной II внешней политики России. Отношение Павла I к автору.

Граф Валентин Эстергази, блиставший при французском дворе в годы, предшествовавшие великой французской революции, происходил из богатаго и влиятельнаго рода венгерских магнатов; его дед, граф Антон, играл видную роль в эпоху геройской борьбы венгерцев за независимость. Примкнув к партии «недовольных», он сражался под знаменами известнаго предводителя мятежных венгерцев — Ракоци и эмигрировал вместе с ним на остров Родос, где и скончался. Сын графа Антона переселился во Францию, служил в гусарском полку, сформированном из венгерских эмигрантов, и прожил во Франции до революции, когда он покинул эту страну навсегда. Вспоминая, в своих мемуарах, времена великой французской революции, граф Валентин говорит, что, быв свидетелем всех ужасов террора, он решил не возвращаться более в Францию, которую считал некогда своей второй родиной. Он сдержал слово: его потомки живы в Венгрии поныне.

Во Франции граф Эстергази вступил в военную службу и участвовал в кампании 1757—1760 г. В то время, люди делали карьеру с головокружительной быстротой, и Эстергази, отличившись в нескольких сражениях, был к концу кампании произведен в полковники, когда ему не было еще двадцати одного года; а по окончании военных действий — он получил вновь сформированный в 1764 г. rycapcкий полк, коим командовал в течение двадцати шести лет.

В феврале месяце герцог Шуазель пригласил Эстергази к себе и сказал:
      — Я командировал несколько офицеров в Австрию и Пруccию с поручением доставить мне сведения о войсках; они собрали нужныя сведения относительно пехоты и кавалерии; но у меня нет их о гусарах, я хочу поручить эту часть вам. Поезжайте в Кассель, изучите там все подробно, затем проедете в Берлин и, собрав сведения, отправитесь в Вену, где вам нетрудно будет получить у императора Иосифа позволение сопровождать его при объезде лагерей. Готовьтесь выезжать перед Пасхой и возьмите с собой одного из офицеров вашего полка.

По приезде в Потсдам, Эстергази написал принцу Ангальтскому, в то время королевскому любимцу, который ответил ему весьма вежливым письмом и посоветовал обратиться к самому королю, что он и сделал и в тот же день был приглашен королевским принцем (впоследствии Фридрих Вильгельм II) к ужину, а на утро он получил от короля ответ на свое письмо. Ответ был краток.
      «Приезжайте в Берлин; я буду рад видеть вас. Фредрих».

Окончив свою миссию в Берлине и побывав затем в Саксонии и в Вене, Эстергази, в исходе 1769 года, возвратился во Францию.

В январе месяце 1770 г. при (французском) дворе произошли некоторыя перемены. Г-жа Дюбарри, сложившая впоследствии голову на гильотине, была официально призвана любовницею короля; ея партия, которую поддерживал герцог Эгильонский, находилась в открытой оппозиции с партией герцога Шуазеля. Этот министр давно уже вел переговоры о браке дофина, внука короля, с эрцгерцогиней австрийской Марией-Антуанетой: и этот план был близок к осуществлению. Герцог Шуазель предложил Эстергази отвезти в Вену портрет дофина, который он должен был лично передать французскому посланнику.

Будучи, по приезде в Вену, представлен эрцгерцогине и допущен в ея интимный круг, он бывал каждый вечер на ея собраниях. Милостивое отношение, каким она удостоила графа в то время, не прекращалось до ея кончины, до того роковаго дня, 10 августа 1792 г., последствия котораго легли на Францию несмываемым пятном, одно воспоминание о коем повергает в ужас, и внушило Эстергази такое отвращение к Франции, что после этих страшных событий он не мог более жить в этой стране.

«Я присутствовал, — говорит он, — на всех торжествах, происходивших в Вене по случаю бракосочетания Марии-Антуанеты, участвовал на придворных балах в Бельведере и во французском посольстве во всех кадрилях. Провожая из Вены эту принцессу, которая должна была служить украшением великолепнейшаго трона в мире, я был далек от мысли, что ее ожидал эшафот.

Во время моей поездки в Вену, влияние при французском дворе г-жи Дюбарри еще более упрочилось. Герцог Шуазель, в исходе 1770 г., был выслан в Шантелу, министром внутренних дел был назначен герцог Эгильон, военным министром Монтейнар, морским — де-Бейне. Я был предан герцогу Шуазелю из чувства признательности и из личнаго расположения. Его опала, опечалившая всех его друзей, доставила мне большое огорчение. Двор сделался для меня совершенно чуждым, и я появлялся при нем лишь изредка, только на поклон к супруге дофина, относившейся ко мне по-прежнему весьма милостиво.

В ту зиму в Париже образовалось две партии: к одной из них принадлежали друзья герцога Шуазеля, к другой — сторонники герцога Эгильона, принца Конде и всех тех, кои обращали свои взоры к восходившему солнцу. Весьма странно, что первые пользовались в обществе большой популярностью, были, так сказать, в моде. Они присвоили себе право фрондировать при дворе, относились презрительно к королю, высмеивали вновь назначенных министров. С этого времени пошли все бедствия, постигшия Францию. Фрондеры существовали во все времена; над двором и министрами всегда посмеивались, но это редко проходило безнаказанно. В былое время авторам злых словечек и эпиграмм приходилось прятаться, иначе они подвергались наказанию. В описываемое время, напротив, стало заслугой идти против двора, и было достаточно того, чтобы на просьбу о разрешении посетить в Шантелу опальнаго герцога Шуазеля министр ответил, что эта просьба не понравилась королю, чтобы всякий, мало-мальски знавший Шуазеля, счел долгом поехать к нему. По доброте короля или по слабости его характера, эта поездка была официально разрешена некоторым лицам, занимавшим известныя должности при короле; любопытно, что те именно лица, к коим он относился лучше всего, одни из первых выразили желание посетить Шуазеля.

Я провел у него декабрь месяц 1769 и январь 1770 г. Когда я ходатайствовал у военнаго министра о разрешении ехать в Шантелу, он сказал мне по обыкновению:
      — Это ваше дело, но королю это не понравится.

Вскоре после моего возвращения, я получил письмо от г. Шабо, который советовал мне приехать как можно скорее в Париж, чтобы предотвратить удар, который собирался мне нанести Монтейнар, предполагая реформировать мой полк. Министр преследовал всех, кто был предан Шуазелю.

Шабо присовокуплял в своем письме, что когда он попытался замолвить за меня слово, то министр остался непреклонен и сказал:
      — Зачем ему понадобилось ездить в Шаптелу?

В главе финансов стоял тогда Тюрго, человек добродетельный, честный, но более теоретик, нежели практик; последователь учения экономистов, он заявил себя с самаго начала сторонником полной свободы хлебной торговли. Его враги, опасаясь, что их имя будет замешано в проектированных им реформах, к которым король видимо склонялся, воспользовались усиленным вывозом зерноваго хлеба, чтобы пустить слух о начавшемся голоде, напугать народ и вызвать бунт. Слух этот быстро возымел желанныя последствия. Народ начал грабить булочныя, задерживал суда, нагруженныя хлебом; тогда Тюрго потребовал присылки войска. Для усмирения бунтовщиков была послана королевская гвардия; но многия из начальствующих лиц были довольны вспыхнувшим бунтом, который мог повлечь за собою падение человека и искоренить злоупотребления.

Чтобы запугать окончательно короля, разграбили Версальский рынок. Я был свидетелем этого разграбления; это был один смех. Женщины развязывали мешки с мукой, накладывали муку в передники и уносили ее. Если кто находил, что мешок слишком тяжел, то половину содержимаго высыпали на улицу.

Мятеж, начавшийся в окрестностях Парижа и быстро подавленный в столице, охватил вскоре провинцию, куда было двинуто войско, в том числе и мой полк, посланный в Шато-Тьери. Это было нечто в роде карательной экспедиции, посланной под командою маршала Бирона. Мне было поручено наблюдать за рынками от Монмираля до Вервена. В тех городах, где были маленькие рынки, были разставлены незначительные отряды. Торговцам, привозившим на рынок зерно или муку, давались для охраны патрули.

Чтобы провести свой план, Тюрго отменил между прочим принадлежавшее помещикам право на получение в свою пользу известнаго количества зерна, продаваемаго на рынке в ближайшем к их имению городе. Это право считалось как бы платой за пользование рынком, построенным помещиками сообща для удобства торговцев. Но это превратилось с течением времени в особый налог в пользу помещиков, который Тюрго обещал отменить. Другая мера, принятая министром, состояла в том, что в более значительных городах округа было закуплено известное количество зерна, которое генеральному комиссару было предписано доставить на рынки, где ощущался полный недостаток зерноваго хлеба, и продавать его жителям по доступной цене. Эта мера держалась в тайне; к ней предполагалось прибегнуть только в случае крайней необходимости.

Рынок в Шато-Тьери был разграблен до прихода моего полка; фермеры не решались везти зерно ни на этот, ни на соседние рынки. Я разставил, согласно полученным мною инструкциям, свои маленькие отряды в окрестностях, и хлеб был доставлен безпрепятственно. По деревням мною были разосланы патрули с целью разъяснить крестьянам положение дел и успокоить их. Во вверенном мне раионе, все обошлось благополучно. До моего приезда появлялись какия-то неизвестныя лица, склонявшия народ к бунту, но при мне об этом более не было слышно.

В течение зимы 1776 г. я часто бывал в Версале, почти всегда охотился вместе с королем и катался верхом с королевой. По ея приглашению, приехал в Версаль граф Юлий Полиньяк, с которым она посоветовала мне сблизиться. Мы часто проводили с ним вечера у королевы или отправлялись вместе в театр. В тот год посетил Париж император австрийский; он проводил иногда вечер у королевы вместе с графом Полиньяком, мною и с герцогом Куаньи.

Весною, граф Артуа, относившийся ко мне весьма благосклонно, предложил мне сопровождать его в поездке по королевству и объявил, что мы осмотрим эскадру в Бресте, откуда проедем вдоль берега в Бордо и вернемся через Тур и Шантелу. Эта часть Франции была мне мало знакома, и я был в восторге от этой поездки.

Осенью умер Мюи, и на его место был назначен Сен-Жермен, хороший служака, человек не глупый, но вздорный и неуживчивый. Он покинул Францию в 1760 г. и жил с тех пор уединенно, всеми забытый, в маленьком городе Эльзаса, не имея почти средств к жизни. Будучи назначен военным министром, он вздумал переделать все на свой лад; между прочим, решил уничтожить гусар, преобразовав их в егерей. Я возстал против этого; королева была так добра, что приняла мою сторону, и гусар не тронули. Это возстановило против меня графа Сен-Жермена, и он вздумал, в наказание, послать мой полк в Монмеди — один из самых неприятных гарнизонных городов Франции. В окрестностях его не было ни хорошей воды для лошадей, ни хорошего пастбища, словом, туда никогда не ставили гусар.

Получив этот приказ, который привел в отчаяние весь полк, я полетел в Версаль и поведал свое горе королеве. Она сказала:
      — Положитесь на меня. Вы услышите, что я скажу ему.

Королева велела просить министра к себе, и когда он явился, воскликнула:
      — Достаточно того, м. г., чтобы я приняла в ком-либо участие, чтобы вы стали преследовать этого человека. Почему посылаете вы полк Эстергази в Монмеди, отвратительный гарнизонный город, где никогда не стоит кавалерия? Позаботьтесь о том, чтобы он был переведен в другое место.
      — Но, в. в., — возразил министр, дрожа от страха, — все распоряжения уже сделаны, невозможно переместить полк и тотчас назначить на его место другой.
      — Как знаете, только постарайтесь, чтоб г. Эстергази был доволен, и доложите мне о том, что будет вами сделано.

Королева повернулась к нему спиною и прошла в кабинет, где я ее ожидал и откуда слышал весь разговор. В тот же вечер я зашел к министру; он меня не принял, велев сказать, что он болен, и пришлет ко мне на другой день Давранжа. Это был заведующий передвижением войск.

На другой день Давранж действительно явился и принес мне список вакантных гарнизонов; все были не завидны. Я сказал, что прошу дать мне время на размышление, что я пошлю осмотреть гарнизоны и сделаю выбор. Я написал в полк и, согласно с полученными мною сведениями, избрал Рокруа, но мне обещали, что полк останется там не более года, а затем будет перемещен в Мец — лучший гарнизонный город Франции.

Сен-Жермен доложил королеве, что я доволен, но с тех пор избегал встречаться со мною.

В 1788 г. положение дел во Франции значительно ухудшилось. В Бретани и Дофине начались волнения. Финансы были разстроены; нотабли, созванные в 1786 г., были распущены архиепископом Тулузским 1.

Не обладая нужным талантом для того, чтобы противостоять надвигавшейся грозе, этот министр возвещал о принятии суровых мер, которыя он не был в состоянии провести в жизнь. По его совету, король сделал неосторожные шаги; таково было его личное присутствие в парламенте, высылка герцога Орлеанскаго и некоторых других лиц, что вызвало к ним сочувствие со стороны всех врагов большаго двора. Парламент выказал свою ненависть к Марии-Антуанете в деле кардинала Рогана, которому барон Бретейль придал нежелательный смысл, скомпрометировав королеву.

Видя, что все его планы рушатся и что денег не хватаете даже на уплату жалованья солдатам, архиепископ, способности котораго были ниже той репутации, которую он приобрел в обществе, решительно не знал, что предпринять; он подал в отставку, предложив в заместители себе Неккера. Невежду заменил шарлатан. Эти два человека, наверно, будут строго осуждены потомством, так как они были виновниками всех бедствий, постигших управляемую ими страну. Так как я знал их лично и близко стоял в то время, по своему служебному положению, к административным сферам, то я опишу их так, как я их понимал, стараясь быть безпристрастным.

Архиепископ был умен; он выказал свои способности еще в то время, когда он был простым священником и прославился красноречием, как духовный оратор; впрочем, в его религиозныя убеждения никто не верил. Он защищал аббата де-Продта, диссертация коего была осуждена. Его нравы были так же небезупречны, как и его убеждения, а его увлечение современной философией, коим он хвастал, заставляло сомневаться в искренности его веры. Но все это сглаживалось безукоризненной внешностью, широкой благотворительностью и заботами об основании благотворительных учреждений, полезных для народа. Архиепископ очень дорожил общественным мнением, друзья считали его человеком сведущим в финансах и администрации, который один мог возстановить в королевстве порядок.

Что касается меня, то я считал его безхарактерным, неспособным справиться с непредвиденными обстоятельствами, которыя постоянно возникают при управлении государством; к тому же он был лишен творческой фантазии и присваивал себе чужия мысли. Деспот в душе, он всегда имел на устах свободолюбивыя изречения философов. Робкий и недальновидный, высказав однажды, как непреложную истину, что генеральные штаты погубят Францию, он сам убедил короля обещать всенародно, что штаты будут созваны через три года, в надежде, что, имея в запасе время, удастся избежать их созыва и что те, кои этого требовали удовлетворятся одним обещанием. Он плохо знал людей и судил об них по окружающим, в числе коих было не мало льстецов, надеявшихся получить по его протекции должности и места.

Не знаю, к какой категории людей отнести аббата Вермона, который наиболее способствовал возвышению архиепископа. Когда зашла речь о браке дофина, Людовика XVI, с эрцгерцогиней австрийской, этот аббат был послан, по совету архиепископа, в Вену, в качестве духовника и наставника молодой принцессы, которой было бы не совсем удобно приехать к французскому двору в то время, когда там блистала г-жа Дюбарри, со строгими принципами набожности, коих придерживались в Вене в последние годы жизни императрицы Марии-Терезии.

Выбор аббата оказался весьма удачным. Простой, скромный, нечестолюбивый и не особенно умный, но хорошо образованный, снисходительный, любивший уединенную жизнь, ни во что не вмешивавшийся, он приобрел большое влияние на принцессу, которая во всем советовалась с ним и питала к нему величайшее доверие. Отказавшись от епископства, он снискал этим репутацию человека безкорыстнаго; врагам не удалось погубить его. Пользуясь своим влиянием на королеву, аббату удалось, в начале царствования Людовика XVI, выхлопотать значительныя милости для некоторых из своих друзей; он этим удовлетворился и решительно отказывался впоследствии о чем-либо ходатайствовать у Марии Антуанеты, но часто давал ей полезные советы. Преданный архиепископу Тулузскому, он говорил об нем всегда с большой похвалою, как о единственном человеке, который мог управлять королевством, и дурно отзывался обо всех, коих общественное мнение называло его соперниками.

К числу таковых лиц принадлежал Калонн, у котораго было много друзей, в особенности среди дельцов финансоваго мира.

Престарелый Морепа, призвав к управлению финансами Неккера, довольно скоро уволил его от этой должности. После смерти Морепа, генерал-контролером был назначен Жоли де-Флери, человек умный, хотя сомнительной честности и совершенный невежда в финансовых делах; он наделал в этой сфере не мало глупостей и ошибок. В это время французские финансы находились в самом плачевном состоянии; расходы государства превышали доходы.

Увеличить налоги было немыслимо. Неккер, доведя разорительную систему займов, до крайних пределов, не успел установить более рациональной системы финансоваго управления и провести необходимыя реформы. Учетному банку грозило банкротство, которое повлекло бы за собою всеобщий крах. Денежные тузы заволновались. Королю намекнули на угрожавшую опасность и указали на Калонна, как на единственнаго человека, который мог бы направить дела на более правильный путь.

Став в главе финансов в 1783 г., Калонн скоро убедился, что, для приведения дел в порядок, нужны были чрезвычайныя меры. Он хотел добиться того, чтобы духовенство, подобно всем остальным, платило налоги, чтобы дворяне были лишены своих привилегий, хотел обложить повинностями землевладельцев, установить налог на гербовую бумагу и т. д.

Я не стану оспаривать пользы этих мер, скажу только, что король не счел возможным осуществить их; тогда Калонн предложил созвать собрание нотаблей.

Крупные землевладельцы, епископы, служащие всех высших учреждений, мэры больших городов были созваны, по повелению короля, на совещание в Версаль. Было организовано несколько бюро, во главе которых стали братья короля и принцы крови. В этих бюро обсуждались планы реформ и интриговали. Философы, желая провести в министры архиепископа Тулузскаго, разжигали страсти. Сторонники свободы, поддерживая мятежных подданных против монарха, возлагали все свои надежды на революцию, которая готова была вспыхнуть во Франции, и подстрекали нотаблей объявить, что, не будучи избранниками народа, они не имели права вотировать новых налогов. Словом, Калонн потерпел полное фиаско, не успев даже подробно выработать свой план. Архиепископ торжествовал и распустил нотаблей, когда разсмотрение дел еще не было окончено. В это время скончался министр иностранных дел Девержен, к которому Людовик XVI питал особое доверие; хотя это был человек малоспособный и с узкими взглядами, но по крайней мере он имел ясное представление о политической системе европейских держав. Его преемник, граф Монморен, не имел качеств, потребных для того, чтобы занимать столь ответственный пост. Король желал добра народу, но не имел достаточно твердости, чтобы осуществить свои желания и при назначении должностных лиц был игрушкою в руках интриганов. Неудачный выбор лиц, назначенных им лично, еще более увеличил неуверенность короля в правильности своего суждения и заставил его вполне положиться на мнение окружающих.

Архиепископ воспользовался этим моментом, чтобы занять место перваго министра.

В 1788 г. во главе финансов стоял, как я уже говорил, Неккер. Уроженец Женевы, начавший свою карьеру простым служащим банка, он приобрел известность похвальным словом Кольберу и несколькими сочинениями, направленными против Тюрго и экономистов. Его жена держала салон, в котором собирались самые образованные и известные люди Парижа.

Выдающийся ум быстро выдвинул Неккера на видный пост. Его республиканские приемы, красноречие, хвалебные гимны добродетели, отчасти мода, создали ему, быть может, вполне заслуженно восторженных поклонников. Но непомерное самолюбие и кредит, открытый ему банкирами и капиталистами, вскружили ему голову, он мечтал попасть в совет и стать ближайшим советником короля.

Представленный Неккером в 1781 г. Compte rendu (отчет о финансах), в котором он указал на новые источники доходов, создал ему много сторонников. Число их было бы еще больше, если бы не объяснительная записка, составленная им для короля, в которой он говорил много дурнаго о парламентских деятелях и финансистах, что вооружило против него этих господ. К ним присоединился Морепа, убежденный защитник парламентаризма, и Неккеру, как протестанту, был закрыть доступ в совет. Не пожелав переменить веру, он оставил тогда свой пост. Его место занимали последовательно Флери, Дормессон, Калонн и Дебриен, архиепископ Тулузский. Оставшись не у дел, Неккер старался однако, чтобы об нем не забыли. Он написал сочинение о французских финансах, в котором было много дельных и правдивых замечаний, каковыя мог сделать только человек, стоявший во главе финансов. Защищая свой Compte rendu, на который Калонн нападал, он вступил с ним в полемику, и Калонн, придравшись к довольно резким фразам, которыя позволил себе Неккер, добился того, что он был выслан из Франции. Преследование только увеличило популярность Неккера и число его сторонников. Когда он стал вторично во главе финансов, его самолюбие и самомнение достигли крайних пределов. Я убежден, что, не желая более зависеть от воли короля, он задумал тогда же сделаться министром, по избранию народа, хотя бы вопреки воле короля. Только этим можно объяснить, по моему мнению, его преступный образ действий в 1789 г., до созвания генеральных штатов и во время их открытия.

Очутившись снова у власти, Неккер созвал нотаблей, не с той целью, чтобы выслушать их мнение, а для того, чтобы заставить их высказаться за необходимость созвать генеральные штаты ранее срока, назначеннаго архиепископом, который в то время уже был кардиналом.

Вскоре после обнародования правил о созыве штатов, в которых было значительно усилено третье сословие, я отправился в Валансьен, чтобы следить за ходом выборов и поддерживать порядок. Хотя народ был настроен довольно мирно, но выборы вызвали повсеместно жажду реформ. Духовенство не избрало ни одного аббата; его представителями явились приходские священники.

Тем временем парижская чернь вооружилась, разграбила склад оружия и овладела Бастилией, убив губернатора. В Ратуше был убит староста купеческаго сословия. Чернь, опьянев от вина и крови, носила головы своих жертв по Парижу.

Испуганный король, приехав в Национальное Собрание в сопровождении своих братьев, обещал исполнить все, чего требовал народ, и дал слово приехать на следующей день в Париж, где он должен был санкционировать эти мятежныя требования своим одобрением.

Хотя подробности этих событий приводятся во всех разсказах о той эпохе, но я должен вернуться несколько назад, чтобы дать понять, какия пагубныя последствия имела слабость короля и его нерешительность.

После известной сцены, разыгравшейся в Версальском манеже, Национальное Собрание нарушало постоянно прерогативы королевской власти. Неккер стоял за необходимость пойти на уступки.

Власть короля сделалась ничтожной, и он решил уволить в отставку министра, который поощрял своим поведением народ в противодействии королю и, добившись огромнаго влияния, уничтожил фактически королевскую власть.

Неккер был уволен в отставку, но его заместитель не принял необходимых мер предосторожности. В Версале не было денег; оне находилась в Париже. Французская гвардия была подкуплена; войско, сосредоточенное в окрестностях Парижа небольшими отрядами, было слабо во всех пунктах, и революционеры легко могли склонить его на свою сторону, пустив в ход деньги, вино и влияние женщин.

Революционеры не пренебрегали ничем. Мирабо, талантливый, даже гениальный, но безпринципный негодяй, избегший кары закона, коим он был дважды осужден, и Лакло, человек высокаго ума, знавший людей с их дурной стороны, знавший, на что они способны в погоне за властью, вполне овладели герцогом Орлеанским, человеком безнравственным, распутным, сделавшимся честолюбцем с того момента, как двор перестал оказывать ему должное почтение.

На него имела огромное влияние г-жа Жанлис, умная, но безпринципная интриганка, сочетавшая величайшее лицемерие со всевозможными пороками. Она толкала его к мятежу. Но, трусливый от природы, он не мог играть той роли, какую ей хотелось. В числе его недостойных советников был еще один аббат, убежденный враг всякой предержащей власти, ни во что не веривший и питавший честолюбивую мечту ниспровергнуть монархию и уничтожить религию.

Все эти приближенныя к герцогу Орлеанскому лица не питали друг к другу ни малейшей любви, все они ненавидели герцога Орлеанскаго. Но его имя и деньги были им нужны для того, чтобы подкупить войско, чтобы иметь на своей стороне всю Францию; две вещи, без коих переворот, совершенный в Париже, не мог иметь решающего значения. Взрыв народных страстей подготовлялся с зимы.

Дороговизна зерноваго хлеба дала герцогу Орлеанскому возможность достигнуть популярности, раздавая народу щедрыя благодеяния.

Неккер преследовал ту же цель от имени короля, приступив к общественным работам, которыя привлекли в Париж не мало посторонних рук. Весь этот пришлый элемент мог быть в распоряжении министра и вообще всякаго, кто имел бы возможность заплатить за услугу.

Начавшееся народное движение заставило правительство стянуть к Парижу войска. Но Неккер, не одобрявший эту меру, не сделал никаких распоряжений для обезпечения войска продовольствием. Он был против мысли созвать генеральные штаты в Реймсе или Туре; король уступил министру, хотя ему указывали на то, что было опасно сосредоточивать войско в большом городе, где чернь представляла из себя огромную силу. Неккер думал в случае надобности воспользоваться этой чернью; в особенности он возлагал надежды на банкиров и ажиатеров, коими кишела столица. Наконец, желая показать, что он делает какую-то уступку, Неккер согласился на то, чтобы генеральные штаты были созваны в Версале. Король думал, что этим все спасено, но революционеры постарались совратить жителей Версаля; это оказалось нетрудно.

Таково было положение Парижа, когда разнеслась весть об отставке Неккера. Народ тотчас заволновался, стал собираться, достал в одном магазине бюсты Неккера и герцога Орлеанскаго и понес их торжественно по улицам. Загудел набат; французская королевская гвардия взялась за орудие.

Вынужденный остаться в Валансьене для того, чтобы выписать зерно из-за границы и поддержать порядок, я тщетно просил уволить меня в отпуск.

Вечером, 15 августа, ко мне явился один драгун, уволенный по моему ходатайству в отставку; он просил позволение видеть меня наедине. Этот драгун только-что прибыл из Парижа, откуда он выехал накануне с одним офицером французской гвардии. Им пришлось идти пешком до Бурже; только там им удалось достать лошадей. Он разсказал мне, что из Парижа никого не выпускали, и сообщил подробности взятия Бастилии.

В первый момент я не совсем поверил его разсказу, но он передавал мне такия подробности, утверждая, что он сам видел головы несчастных жертв, когда их несли в Пале-Рояль, что сомнений быть не могло.

В Валансьене 16-го числа, все было спокойно; революционные агенты всячески старались возбудить народ, но все их усилия были тщетны, и чрез этот город благополучно проследовали все бежавшие из Франции эмигранты. Некоторые из эмигрантов даже останавливались не надолго в городе, что очень встревожило революционеров.

Жамар сыпал деньгами, данными ему герцогом Орлеанским, и чернь заволновалась. Чтобы сдержать ее, я приказал выставить на городской площади два орудия. К несчастью, некоторые офицеры оказались на стороне революционеров; хуже всего было то, что я не знал, на кого можно было положиться.

Париж еще не успокоился; там был арестован барон Безенваль, и вооруженный народ мог, с минуты на минуту, совершить новые ужасы. Чернь уже повесила Фулона, котораго она розыскала и захватила в его имении. Та же участь постигла его зятя, Бертье. Лафайет и мэр г. Парижа не только допустили эти злодеяния, но даже поощряли их, думая запугать двор и придворную партию, ослабленную тем, что многия лица из ея среды бежали.

Мною было получено приказание, чтобы войско присягнуло королю и народу, и велено было следить за тем, чтобы граждане не подвергались репрессиям иначе как по суду. Накануне дня, назначеннаго для присяги, часть карабинеров ушла за город, где их угощали в харчевне вином и раздавали им кокарды национальных цветов. Я узнал, что был проект навязать гарнизону кокарду, помимо меня. Во избежание этого я отправился в Ратушу и предложил чинам муниципалитета роздать войску новую кокарду до принесение присяги и разрешить гарнизону носить ее. Так и было решено. На маленькие безпорядки, происшедшие накануне присяги, было решено не обращать внимания.

Церемония присяги прошла чинно и благопристойно, но вечером начался разгул, и мы избегли прискорбных событий, только благодаря тому, что по городу разъезжали усиленные патрули и были приняты меры предосторожности.

По улицам бегали пьяные солдаты, крича, что меня следует повесить, что народу не нужны коменданты. В нескольких кабаках, где хозяева были подкуплены герцогом Орлеанским, поили солдат, поощряя их к бунту. К счастью, Вобан, Ферзен и Шомберг ничего не предприняли и ночь прошла спокойно. Но на следующее утро, все солдаты Орлеанскаго полка ушли в предместье, в кабаки, где их поили и кормили даром. Они поспешили уведомить об этом другия войсковыя части. Стража, стоявшая у городских ворот, коей было запрещено стрелять, была оттеснена, и почти весь гарнизон ушел за город, чтобы воспользоваться тем, что солдаты называли благодеянием народа.

Мое положение было весьма затруднительное. Войско было объято духом мятежа, а я не имел никакой возможности прибегнуть к строгости. С одной стороны, я был уверен, что мои приказания не будут исполнены, с другой — не подлежало сомнению, что военный министр, как человек слабый, всецело подпавший под влияние своего сына — отъявленнаго демократа, не одобрил бы строгих мер и что это было бы поставлено мне в вину. Поэтому я решил снять от городских ворот стражу, оставив при них только национальную гвардию, которой я не имел права отдавать никаких приказаний.

Солдаты, как я и предвидел, предались разгулу; разграбили в городе несколько домов, захватили съестные припасы и напитки, разукрасились лентами национальных цветов и разбрелись по окрестностям, предавшись всем излишествам пьянства и разврата. Я провел всю ночь верхом на улицах. Оне были пустынны, только кое-где попадались толпы пьяных, громко